Экстрим есть в каждом из нас

Журнал Forbes в №8 2013 опубликовал интервью партнера «Ком-Юнити» Самсонова Павла, в котором он рассказал о профессиональном увлечении парапланеризмом. Статья называется «Под крылом» и размещена в разделе «Спорт». Смотреть оригинал статьи.

Под крылом

Каждый летний уикэнд десятки машин с московскими и подмосковными номерами съезжаются к Загорской гидроаккумуляторной электростанции — важнейшему узлу в объединенной энергосистеме Центральной России. Однако не громадное сооружение с плотиной интересует приезжих, а склоны по берегам водохранилища, идеально подходящие для занятий парапланеризмом.

Параглайдинг (от англ. paragliding), или парапланеризм, называют самым свободным, самым простым и самым дешевым воздушным видом спорта. Нет другого способа свободного полета для человека, кроме параплана. Forbes спросил двух спортсменов — профессионального фотографа и юриста, — что они чувствуют в небе.

Павел Самсонов, 35 лет

Совладелец и управляющий партнер аудиторско-консалтинговой компании «Ком-Юнити» и IT-компании «Софт-Юнити». Летает с 2009 года. В 2013 году получил свидетельство пилота сверхмалой авиации, член клуба любителей параглайдинга МАСPara.

Начал я летать банально — получил в подарок сертификат на полет с инструктором на параплане. Полет в тандеме не очень впечатлил, а желание «быть крутым парнем», помноженное на чувство «хочу летать сам, без всяких инструкторов и моторчиков» — как Бэтмен, а не как Карлсон, — свою роль сыграло. В клубе МАСPara я прошел обучение, учился летать в Подмосковье, но самые острые ощущения можно получить в других странах, рядом с морем, в горах. Как, например, в Черногории.

Старт на горе у города Будва меня, начинающего пилота, насторожил: место находится над автомобильной трассой, внизу — провода, а многочисленные истории попадания спортсменов на провода не внушают оптимизма. Вдохновляла только мысль о том, что хочется уже полетать. В первый день полета меня «вел» по рации инструктор со старта, с земли. Он велел сделать круг, набрать высоту и по прямой лететь обратно к финишу. Посреди пути он передал меня другому инструктору на финише, и тот порекомендовал сделать еще один вираж, если есть подъем. Ему с земли казалось, что меня поднимает вверх, но на самом деле мои приборы фиксировали снижение, чего я, находясь в эйфории от полета, и не заметил.

После виража на 360 градусов меня не то что подняло вверх, а опустило так, что линия горизонта, уходящая в море, поменялась на вершину близлежащего холма, и я не понимал, смогу ли его перелететь. Я тогда ощутил себя пилотом из военных фильмов, у которого закончился бензин и он не знает, дотянет или нет до ближайшего аэродрома. Подлетая к холму, я уже выбирал места посадки между деревьями и камнями. К тому же в этот момент, после виража, пропало радиосопровождение, как будто на земле люди уже сделали ставки — появлюсь я из-за холма или нет — и молчали в эфире.

А я весь этот путь к холму чего только не передумал. Понимание, что могу не перелететь, сменялось чувством стыда, что я всех подведу, совершив нештатную посадку. Летел по этапам: сначала целью было перелететь первую линию ЛЭП, потом вторую. Как только перелетел вторую, стало спокойнее, по крайней мере, не повисну под напряжением. Но это все были решения локальных задач, впереди же непреодолимой преградой маячил холм. Я все думал, как мне по касательной садиться и куда. Метров за пятьдесят до планируемого финиша меня подняло метра на три-четыре. Это и спасло от жесткой посадки. В эфире по-прежнему тишина. Как потом выяснилось, на земле использовали другую частоту, и я просто не мог слышать все, что мне говорили. В итоге приземлился сам и даже в заданную точку. Я сделал это!

Следующие два дня прошли под знаком страха. Сначала за других. Мы получили сигнал от пилотов, что внизу на ветвях висит чей-то параплан без движения (в Будве летают много одиночников из разных групп и стран, но не все и не всегда готовы идти на выручку друг другу). По рации оттуда никто не связывался. Сначала возникла тревога, но когда еще минут через 10 никто не ответил, появился страх за человека. Дальше все развивалось как в триллерах, вот диалог в эфире людей с неба и тех, кто пошел на выручку:

— Параплан без движения, на связь никто не выходит.

— Нет движения, пилота на параплане тоже нет.

— Мы метрах в двухстах от падения, тут кустарник с человеческий рост, продираемся, на связь никто не выходит.

Еще через несколько минут:

— Мы метрах в пятидесяти, связи нет, на голос никто не отвлекается.

— Мы в пятнадцати метрах, видим параплан, пилота нет.

— Все, мы нашли его, жив. Рация была на другой волне, голоса не слышал в шлеме.

Затем на горе стартующий пожилой иностранец сделал ошибку и после отрыва и пролета в сторону обрыва рухнул вниз со сложившимся свечой парапланом. Это было ужасно. Еще более ужасно было наблюдать за его супругой, которая следила за стартом. Она буквально на секунду отвернулась посмотреть на море, где на его фоне несколько секунд назад пропал ее муж. Только через пару минут, когда коллега по рации передал, что все о’кей, я повторил ей эту фразу, ее странная улыбка исчезла с лица и она ринулась к краю горы. Как потом выяснилось, ее муж имел многолетний опыт пилотирования, и это было его первое экстремальное падение. Я решил в тот день не стартовать.

На следующий день пришел на старт, а тут еще одна нештатная посадка в кусты одного нашего спортсмена. Но я вышел на старт. Начало полета, все отлично — набрал метров сто высоты от уровня старта и, руководствуясь инструктажем, полетел обратно к точке старта для набора высоты, что на краю гребня. Совершил непростительную детскую ошибку — перелетел точку старта и попал в «ротор» (опасный вихревой поток воздуха неподалеку от препятствий — зданий, гор и пр.), стал камнем терять высоту и набирать скорость. Пришлось экстренно садиться. Было неприятно: скорость около 40 км/ч, гравий под ногами, свалка внизу. Когда садился, на уровне интуиции не стал выпрыгивать из подвески и, после того как сел на зад, сразу, погашая инерцию, сделал кувырок. В результате разодрал локоть в кровь и подвернул ногу. Потом представил, что было бы, если бы я не перелетел хребет днем ранее, и пришлось бы тормозить в склон. Тут-то я, наконец, понял, зачем все летают в жестких комбинезонах, ведь моя одежда чудом не порвалась. На следующий день я так объяснял жене ссадины на теле: «Вчера я не очень удачно приземлился». А коллега тут же поправил меня: «Вчера Павел очень удачно приземлился, очень».

Летать, конечно, прекрасно. Но не верьте тем, кто говорит, что не страшно. Дует сильный ветер — страшно взлетать, слабый ветер — страшно, что параплан не наполнится воздухом. Уверенность, конечно, приходит с опытом, но опыт не подменяет чувство самосохранения и безопасности. Мне еще было страшно, когда засосало в облако, и ничего не было видно вокруг. Как правило, под каждым облаком находится восходящий воздушный поток. Но одно дело — летать под облаком, и совсем другое — оказаться в самом облаке и потерять видимость. Попав в облако, я «сделал уши», то есть с помощью строп сложил оба конца крыла, чтобы начать снижаться. Не получилось. Пришлось делать «очень большие уши». Но поток продолжает меня поднимать. Крайне дискомфортно, но все же я вылетел из облака и без новых приключений вернулся.

Сейчас, после двух лет самостоятельных полетов, чувство страха перед полетом постепенно сменяется просто волнением. Но ощущение, что «у меня пока мало что получается в небе», по-прежнему остается. Буду учиться. Небо — оно ведь как наркотик. Отказаться уже сложно.